Исследования показывают: у «чернобыльцев» сформировался комплекс психологических проблем, и далеко не все из них лечит время.

«Радиофобия» и «чернобылизация»


Травмирующим фактором стала не столько сама катастрофа, сколько непродуманная политика государства по отношению к пострадавшим.


В первое время после катастрофы советская власть всячески скрывала от населения ее масштабы. Тем, кто стремился хоть что-то узнать, ставили диагноз «радиофобия» (неадекватный страх перед радиацией). Известный социолог Наталья Панина первой развенчала этот псевдодиагноз в своих публикациях. Потом гласность взяла свое — и общество ударилось в другую крайность. Начали распространяться пугающие слухи, последствия катастрофы преувеличивали, влиянию Чернобыля приписывали даже те заболевания, к которым радиация отношения не имеет. Это привело к повышенной мнительности, тревожности, зацикливанию на здоровье, выискиванию у себя и своих близких болезненных симптомов. А кто ищет — тот всегда найдет…


Первые же опросы пострадавших показали: у 60% возникли опасения по поводу продуктов питания, ощущение страха и беспомощности, бессонница и раздражение. Около 30% опрошенных потеряли интерес к жизни, 20% — аппетит. У каждого второго отмечались приступы плохого настроения, снижение активности и общая тревожность. 40% респондентов отметили, что авария наложила тяжкий отпечаток на всю их жизнь. При этом на вопрос: «Что вы собираетесь делать, чтобы выйти из тяжелой ситуации?» 45% пострадавших ответили: «Ничего».


Радиоактивное загрязнение легло пятнами. В зоне обязательного отселения попадались пункты, в которых уровень радиации не превышал норму, в то же время на условно чистых территориях дозиметр мог отобразить повышенные показатели. Однако точной карты загрязнения нет и по сей день. Разделяя территории вокруг Чернобыля на зоны, проводя добровольно-принудительное отселение, наделяя жителей одинаковым статусом «чернобылец» вне зависимости от реального ущерба для здоровья, власти явно не задумывались о том, как это скажется на психике людей.


— Большую роль играет так называемая стигматизация — навешивание определенного ярлыка, — рассказывает заместитель директора Института социологии НАНУ, профессор Евгений Головаха, стоявший у истоков социально-психологических исследований пострадавших вследствие Чернобыльской катастрофы.


— В отличие от таких отрицательных ярлыков, как «инвалид» или «умственно отсталый», «чернобылец» — вроде бы положительная стигматизация. «Чернобыльцам» положены льготы, они оказываются в более тепличных условиях… Однако в 1992 г. Институт социологии проводил исследование учащихся 9—11 классов: киевлян, переселенцев и жителей трех зон. Оказалось, что у подростков, наделенных статусом «чернобыльца», даже проживающих на «чистых» территориях, развился синдром выученной беспомощности: они как бы заранее готовились к тому, что надо не самому решать проблемы, а учиться пользоваться льготами, перекладывать ответственность на государство. А отсюда и страх (ведь государство всегда обманывает), и огромное разочарование. Важную роль в формировании такой установки сыграли родители, сломанные обстоятельствами.


Вырванные с корнем


Переселение… Пошло ли оно на пользу? Как показали исследования, переселенцы получили более серьезную психотравму, чем те, кто остался жить на загрязненной территории. Внезапное «вырывание» человека из привычной среды, лишение корней, необходимость строить жизнь сначала, резкое изменение благосостояния стали причиной колоссального стресса. В наибольшей степени подверглось ему старшее поколение. Даже те, кто получил квартиры в столице, адаптировались к новой жизни медленно и болезненно. Половина переселенцев до сих пор хотят вернуться в родные места. Настроения родителей сильно повлияли на детей и молодежь.


— В 1995—1998 гг. мы вместе с американскими исследователями из университета Стони-Брук под руководством профессора Эвелин Бромет проводили комплексное исследование детей и матерей, переселенных из Припяти в Киев, — рассказывает Евгений Головаха. — Дети, которые на момент катастрофы были младенцами или находились в утробе матери, теперь ходили в школу, учились вместе с коренными киевлянами. Принципиальных различий в состоянии здоровья киевских и припятских детей не обнаружили. А вот психологические различия были весьма существенные.


Так, например, припятские мальчики имели большую склонность к ипохондрии, нежели их ровесники-киевляне. Еще бы: ведь их матери в значительно большей степени, чем киевлянки из контрольной группы, тревожились о здоровье своих чад. В то же время дочери переселенцев ощущали меньшую уверенность в себе. Они оценивали свою успеваемость ниже, чем юные киевлянки, хотя, когда мы сравнивали табели, различий не обнаружили. Учителя же, напротив, считали детей эвакуированных как более успевающими. Все-таки они воспитывались в образованных семьях работников Чернобыльской атомной станции. Однако детство, проведенное в атмосфере постоянного обсуждения катастрофы, переживаний, связанных с потерей всего, пошатнуло их уверенность.


Во время вышеупомянутого опроса 1992 года 60% киевских старшеклассников оценили свое здоровье как хорошее или отличное. В Иванкове (вторая зона) — 47%. А вот среди переселенцев — только 28%.


В то же время исследования последующих лет показали: юные души намного гибче приспосабливаются к новой реальности. Молодое поколение переселенцев значительно чаще проявляет чувство ответственности за свою судьбу, меньше, чем ровесники-киевляне, полагается на помощь и поддержку родителей в своих планах, связанных с достижением главных жизненных целей (образование, карьера, достаток). Молодежь стремится покинуть загрязненные территории — сказывается и жажда перемены мест, и меньшая привязанность к корням. Вместе с тем юноши и девушки, проживающие на загрязненных территориях, не торопятся заводить семью и детей. Причина тому и чернобыльский фактор, и бедственное материальное положение.


У переселенцев — «длинная» память


Хорошо, если бы общество могло извлечь уроки из пережитого, успокоиться и жить дальше. Однако забыть удается далеко не всем. Хотя с каждым годом все меньше и меньше людей утверждают, что последствия Чернобыля — главный фактор их плохого самочувствия, растет количество пострадавших с так называемым синдромом жертвы. Если в 1992 г. их было 19%, то в 1998-м — уже 35%. Около 80% подверженных этому синдрому — переселенцы, и только 20% — жители загрязненных зон.


Эти люди снова и снова возвращаются в мыслях к тем трагическим событиям. Они не верят, что последствия аварии будут ликвидированы полностью, считают себя и своих детей жертвами на всю жизнь, боятся повторной аварии на ЧАЭС, в частности на объекте «Укрытие». Они весьма тревожны, плохо обеспечены материально (по сравнению с другими пострадавшими), при этом фактически ничего не делают для того, чтобы преодолеть трудную ситуацию. Они не доверяют людям и государству, не верят в собственные силы и лучшее будущее. Кстати, именно эти люди и их близкие болеют больше всех. И дело тут, похоже, не столько в радиации, сколько в собственной установке.


В своей статье «Социальное осознание Чернобыля» научный руководитель мониторинга социально-психологических последствий Чернобыльской катастрофы, профессор Юрий Саенко приводит следующие парадоксы социально-психологического состояния пострадавших.


Во-первых, они недовольны действиями власти — и при этом полностью безынициативны, не рассчитывают на собственные силы, а ждут пожизненных подачек от государства для себя и своих детей. Во-вторых, почти все пострадавшие констатируют губительное влияние Чернобыля на свое здоровье, но при этом зачастую не придерживаются даже элементарных санитарно-гигиенических норм и правил поведения в загрязненных районах.


В-третьих, «чернобыльцы» склонны преувеличивать степень своего нездоровья и неблагополучия, во всем выискивают влияние «чернобыльского фактора», но в то же время не хотят участвовать в экологически ориентированных мероприятиях или как-либо влиять на принятие решений органами власти. В-четвертых, они предпочитают получать информацию по «народному каналу» — от родных, друзей, знакомых, и в то же время не доверяют советам профессионалов — медиков, экологов, юристов.


Разочарованные герои


Отдельно следует остановиться на категории особо пострадавших от аварии на ЧАЭС. Это люди, которые останавливали беду, рискуя здоровьем и жизнью.


«В 1986 г. несколько специалистов, в том числе и я, поехали в зону, чтобы оценить психологическое состояние ликвидаторов, — вспоминает Евгений Головаха. — Это еще те первые ликвидаторы, которые работали с радиоактивными отходами в условиях открытого реактора. Надо сказать, они не до конца осознавали тогда всю степень опасности с медицинской точки зрения. Чем они поражали нас — доминирующими мотивами участия были благородные. Первый — «кто же, если не я?», второй — «а кого же, молодых?»


Мужчины 30—40 лет добровольно вызвались ехать в Чернобыль вместо молодых парней — «им еще детей надо иметь». Они храбрились, курили среди радиоактивных отходов, ели рыбу, выловленную из-под реактора. Я тоже с ними курил и ел эту рыбу. Хоть и осознавал, насколько это опасно, но по-другому не мог, — иначе они не стали бы отвечать на наши вопросы…


В целом мы изучили три «волны» ликвидаторов: первые — те, кто был с самого начала, вторые — в начале 1987 года, третьи — в середине 87-го. В самых опасных условиях были первые, однако наиболее пессимистично настроенными оказались представители третьей волны. Среди прочего мы спрашивали, до какого возраста ликвидаторы предполагают дожить. Если в среднем мужчины обычно указывают 70—72 года, то у первой группы было в среднем 67 лет, у второй — 65, а у третьей — 63. Хотя опасность, по сути, уменьшалась, о ней больше распространялось информации, ее начали осознавать.


В начале 90-х мы опрашивали сотрудников МВД, которые принимали участие в первых мероприятиях, — тушили пожар, занимались эвакуацией, созданием зоны отчуждения. Они периодически лежали в госпитале МВД. Там даже был знаменитый майор Телятников, у меня до сих пор хранится анкета, которую он заполнял... Так вот, поразило то, насколько эти люди были разочарованы отношением к ним государства. При целом перечне формальных льгот они ощущали себя незаслуженно забытыми, ненужными обществу».


…Сегодня оставшиеся в живых герои никому не советуют, если случится нечто подобное, добровольно идти в ликвидаторы. Будущее кажется им неясным и в целом беспросветным, пугает возможность возникновения отдаленных последствий облучения. У многих снизилась работоспособность, пропал интерес к любимым занятиям, нет особого желания общаться с людьми, заводить новые знакомства. Их тревожит ощущение неполноценности, утраты смысла жизни. Присущи им и раздражительность, неуравновешенность, апатия, ощущение бессилия, в частности перед беспределом чиновников.


В первые годы после катастрофы к ликвидаторам относились как к героям, с уважением и гордостью. Теперь же о них вспоминают только в связи с очередной годовщиной. Все меньше говорят и пишут о мужестве людей, работавших в зоне, — ведь это уже не так актуально. Со времен независимости упоминают, в основном, об ухудшении состояния здоровья ликвидаторов, плохом лечении, бюрократизме по отношению к ним. Вчерашний «герой-ликвидатор» теперь — «ликвидатор, обиженный обществом». В 2001 г. ликвидаторы отмечали, что только родные и близкие помнят их заслуги и относятся с должным уважением.


— Система материальной и моральной компенсации людям, работавшим на зоне, не продумана, — считает Евгений Головаха. — Общество должно было адекватно наградить их, чтобы у них осталось ощущение гордости за свой подвиг, собственной нужности. Награждают сейчас друг друга чиновники. А почему не вспомнить тех, кто спасал страну, не почтить их заслуги, как подобает?


Кроме того, государство плохо реализует социальные программы.


— Разные были чернобыльцы, — говорит профессор Головаха. — По закону, если один день пробыл в зоне, на всю жизнь получаешь статус чернобыльца. Была масса бессовестных людей — чиновники, в первую очередь, да и ученые, которые специально ездили туда на день со своей водой и продуктами, а теперь спокойно пользуются льготами наравне с теми, кто угробил там здоровье. Понятно, что последних это очень обижает. А в целом громоздкая, необъективная система льгот, существующая сегодня, и для государства неподъемна, и людям мало что дает…


Государство, по сути, оказало пострадавшим от аварии на ЧАЭС медвежью услугу: «подсадило» на крючок различных льгот, денежной и медицинской помощи, приучило ждать милостей, указаний и подачек, а потом оказалось неспособным всех удовлетворить.


На сегодняшний день существует новая концепция помощи пострадавшим от чернобыльской катастрофы. Вместо помощи сверху — развитие активности и личной инициативы, вместо обреченности и иждивенчества — способность самостоятельно строить свою жизнь при поддержке государства. Необходимо принять меры по социально-психологической реабилитации пострадавших, создать новые социально-экономические условия и здоровую природную среду для возрождения инфраструктуры региона и становления его жителей как хозяев своей земли.

Источник