Когда-нибудь появятся терапевтические методы, способные несколько отсрочить старение.

Возможно, вы полагаете, что обнадеживающие результаты на мышах ученые получат, действительно, лет через десять, но затем возникнут новые проблемы типа переговоров со сверхосторожным американским Агентством по контролю качества пищевых продуктов, медикаментов и косметических средств (FDA), и противовозрастные испытания на людях начнутся еще не скоро.

Вы, вероятно, склонны больше доверять срокам, которые будут раза в три дольше. Вы также вправе скептически относиться к масштабам продления жизни, практически достижимым - даже в такой отдаленной перспективе. Конечно, скажете вы, теоретически они принесут огромную пользу, если будут работать безупречно, избавляя наш организм от различных возрастных повреждений, однако всем известно, что никакая терапия не идеальна, особенно на ранней стадии своего применения.

Один из специфических этапов на пути к безвозрастному будущему - "война против старения". Речь идет о периоде, который начнется с выхода человечества из нынешнего пораженческого транса и закончится широкой доступностью методов, способных на несколько десятилетий продлить жизнь тех, кто к тому времени достигнет среднего возраста.

"Провозрастной" настрой современного общества - "рациональная иррациональность" во взглядах на старение капитулирует только тогда, когда ее призывы к здравому смыслу не смогут больше противостоять даже простейшим, понятным большинству людей аргументам. Для этого ученые должны получить лабораторные результаты: (в основном, вероятно, на мышах), которые окажутся достаточно убедительными для основной массы биогеронтологов и заставят их публично признать, что продление человеческой молодости как минимум на несколько десятилетий - всего лишь вопрос времени. Наука очень похожа на религию: вера нескольких энтузиастов - опасная ересь, всеобщий консенсус - священное питание. В данном конкретном случае результат должен быть чем-нибудь вроде "стойкого мышиного омоложения" (СМО).

Речь идет о стабильном продлении жизни грызунов, отвечающем четко определенным критериям. Именно такой результат сможет заставить научный мир отказаться, наконец, от параноидальной боязни заглядывать в будущее. Главное - не оставить ему лазейки для сомнений.

В связи с этим, согласно моему определению, СМО означает следующее:

•минимум 20 домовых мышей (вид Mus musculus)
•из линии со средней естественной продолжительностью жизни не менее трех лет,
•начиная минимум с двухлетнего возраста, получают определенное лечение
•и живут в среднем по пять лет, оставаясь, весь этот период практически здоровыми.

Никто не усомнился, что такой результат может быть достигнут только способами, которые убедят самых упорных скептиков в появлении революционного подхода, потенциально применимого и к нашему с вами виду. Требование использовать не менее 20 мышей исключает ошибки, связанные с разбросом в продолжительности жизни и случайными неточностями в записях. Домовую мышь выбрали потому, что другие подопытные животные исходно долговечнее и хуже "освоены" экспериментаторами.

Линия со средней продолжительностью жизни не менее трех лет (необычно много для данного вида) исключает присутствие специфических врожденных проблем, обычно убивающих грызунов еще в молодости. В противном случае наше лечение могло бы попросту облегчать эти патологии, добавляя животным лет, но не влияя собственно на процессы старения. Ну и, наконец, начало его только по истечении двух третей срока, отпущенного мышам природой, означало бы потенциальную ценность наших методов для людей, которые уже читают газеты, платят налоги - и голосуют.

Экспериментальная биология, как и любая другая область науки, требует денег - очень больших денег. Она, конечно, не сравнится по затратности с физикой или астрономией, но достаточно дорогостояща, чтобы ученые тратили огромную часть своего времени на выбивание необходимых им средств. Источник подавляющего большинства фондов, выделяемых экспериментальной биологии - госбюджет.

Биогеронтология полностью соответствует такой характеристике, но почти уникальна с одной точки зрения: она крайне популярна у широкой публики. Специалисты в этой области постоянно мелькают на телеэкране - постоянно! Такую разницу между ней и другими биологическими, в том числе весьма уважаемыми медицинскими дисциплинами, невозможно не заметить: даже начинающий биогеронтолог привлекает больше внимания СМИ, чем мировые авторитеты в прочих областях знаний. Естественно, как только предоставляется возможность, биогеронтологи, как и любые другие ученые, рассказывают о своих планах, которые, очевидно, должны быть такими, чтобы их захотели финансировать.

А о чем еще распространяться в СМИ биогеронтологу? Представьте себе, что он говорит о направлении исследований, которое в глазах общественности выглядит явно подозрительным, даже бредовым, например, о победе над старостью. В чем привлекательность таких интервью? Скандальная известность гарантирована, повышенное внимание журналистов тоже. А что дальше? Для чего ученому внимание СМИ? Как уже говорилось, исследователи крайне озабочены такой унизительной проблемой, как поиск средств для своих лабораторий. Каким образом может способствовать - или вредить - этому поднятая СМИ шумиха?

Когда ученый хочет провести определенную серию экспериментов, он подробно описывает, для чего это нужно, сколько займет времени, сколько будет стоить, и отсылает свое сочинение, т.е. заявку на грант, компетентному правительственному агентству. Однако вопрос о выделении требуемых средств решается этим агентством не в одиночку.

Конечно, распределением грантов занимаются там опытные эксперты, сами бывшие исследователи, однако они не могут быть хорошими специалистами во всех научных областях, финансированием которых заведуют, и далеко не всегда способны отличить перспективную идею от сумасбродного прожекта. В результате они обращаются за консультацией к более узким специалистам. Это называется рецензированием заявки и является обязательным этапом на пути к выделению государственного гранта.

Просьба оценить перспективность исследований своих коллег - огромная честь и ответственность. Начинающим исследователям такого почти никогда не поручают. Главные рецензенты - маститые, пожилые ученые.
Вы еще не поняли, в чем проблема?
Наука - это формулировка, проверка и уточнение гипотез, становящихся в результате теориями. В принципе, главное достоинство ученого - его способность объективно анализировать и признавать свидетельства, бросающие вызов концепциям, в которые он свято верил долгие годы, если не десятилетия. Однако ученые всего лишь люди. Более того, они прекрасно знают, что их коллегам тоже не чуждо ничто человеческое.

В частности, в научном мире всем известно: если публикуются данные, опровергающие устоявшиеся представления, попозже обычно оказывается, что это результат экспериментальной ошибки, а то и подтасовки. Особенно трудно отстаивать правильность своих нетрадиционных взглядов, даже подкрепленных неопровержимыми аргументами, если перед тобой маститый, много повидавший на своем веку профессор. Гениальный физик Макс Планк афористично заметил в 1920-х: "Наука движется не от открытия к открытию, а от похорон к похоронам".

Это не преувеличение. Для признания действительно фундаментальных изменений в сложившихся концепциях ученому миру требуется не менее, а обычно и намного более десятилетия. Показательный пример в биологии - механизм работы митохондрий, клеточных органелл. А инстинктивное неприятие новых идей старыми учеными неизбежно отражается на их подходе к рецензированию заявок на гранты.

Особой проблемы, как будто, нет. В конце концов, скепсис в отношении новых теорий, возможно, еще не до конца продуманных самими авторами, отнюдь не вреден. Хуже, если ученый мир станет с распростертыми объятиями бросаться навстречу каждой свежей идее, поскольку, как уже говорилось, они слишком часто оказываются пустышками. Однако инерция научного мышления обычно слишком сильна, чтобы гарантировать золотую середину. И, к сожалению, речь идет о влиянии не только сложившихся представлений, но и устоявшихся репутаций.

Ученые, которым правительство доверяет рецензирование заявок на гранты - это, по определению, представители академического истеблишмента. Если за один грант конкурируют две направленные на рецензирование заявки одинаковой научной ценности, но одну из них составил бунтарь, известный своими призывами отказаться от устаревших догм, а другую - конформист, никогда в жизни не бросавший вызов авторитетам, можно быть уверенным: деньги получит последний.

И это еще не все. Рецензенты, естественно, получают ценные указания, относительно того, на какие достоинства и недостатки заявок обращать особое внимание. В этом списке, если не первое, то одно из важнейших мест отводится критерию осуществимости, т.е. вероятности завершения предлагаемой экспериментальной программы в указанные сроки и на запрашиваемые деньги с получением результатов, достойных публикации в солидном научном издании. Звучит вполне логично, не правда ли?

Однако на деле речь идет об огромной проблеме, потому что на практике осуществимость исследования далеко не всегда уравновешивается его научной ценностью. Работа, которая почти наверняка даст пригодные для публикации результаты, в глазах рецензента выглядит намного предпочтительнее эксперимента с проблематичным исходом, даже если его неудача, не говоря уже о возможном успехе, намного важнее для дальнейшего развития этой области знаний. Иными словами, во всей науке и особенно в биогеронтологии господствует тяга к минимальному риску с мизерным выигрышем и не в чести, так сказать, любители пить шампанское.

Во многом виноваты те, кто им платит, т.е. государственные агентства, ведающие финансированием науки, считай - правительство. Рецензенты, как правило, тоже подают заявки на гранты (и, естественно, не сами их рассматривают). Следовательно, если государственные агентства дают понять - прямо, путем писаных инструкций, или косвенно, всеми своими действиями и замечаниями "не для печати" - что предпочитают финансировать исследователей, следующих проторенной колеей и гарантирующих скромные, но надежные результаты, а отнюдь не авантюристов, обещающих нечто неслыханное, но, возможно, недостижимое, по крайней мере, в ближайшем будущем, мнение рецензентов становится легко предсказуемым. Конечно, чисто теоретически ученые мужи должны бы игнорировать любые "ЦУ" свыше, но бесполезно требовать от них слишком многого.

А вообще-то,... и правительство тут не при чем. Во всем виноваты мы. Вряд ли для вас секрет, что в конечном итоге главная цель властей во всех демократических странах - переизбрание. А это проблематично, если, по мнению широкой общественности, правительство пускает деньги налогоплательщиков на ветер, в частности - на весьма сомнительные в смысле практических результатов исследования. Если бы избиратели были достаточно научно зрелыми и понимали, что такая экономия здорово тормозит дальнейший прогресс человечества, их представители во властных структурах проявили бы не меньшую проницательность и дали бы соответствующие указания рецензентам.

Однако большинство обывателей плохо понимают, как развивается наука, поэтому картина прямо противоположная. (Аналогичная, даже более серьезная ситуация складывается в медицине, но на ней я остановлюсь несколько ниже.) Причина понятна: оценить, насколько правдоподобна гипотеза или, скажем, приведет ли эксперимент к существенному расширению наших знаний, а значит, и будущих возможностей, в принципе очень трудно, даже для хорошего специалиста.

Однако в биогеронтологии потенциально существует выход из этого тупика. Нам не обязательно растолковывать обывателю достоинства самых фантастических наших экспериментов: как правило, достаточно просто сказать, что они очень важны для развития биогеронтологии.

В случае большинства наук это вряд ли сработало бы, но когда речь идет о продлении молодости и здоровья каждого человека, дополнительных аргументов обычно не требуется. Тогда почему же, когда журналисты просят биогеронтологов поделиться своими планами, они так скромны в своих запросах? Об этом только что говорилось. Мы не хотим приобрести репутацию безответственных прожектеров, поскольку иначе рискуем лишиться средств на проведение даже самых многообещающих исследований.

Результат - пресловутый треугольный затор. Биогеронтологи перестраховываются в публичных выступлениях, чтобы не лишиться грантов, выдаваемых правительством. То в свою очередь перестраховывается, выбирая, кого и что финансировать, поскольку боится лишиться поддержки избирателей. А те даже не знают, какие планы вынашивают биогеронтологи, слишком острожные в своих публичных выступлениях.

Ученые чутко прислушиваются к политикам, однако в своей массе они люди искренние и честные. Более того, и это очень важно, вряд ли хоть одному из биогеронтологов свойственна "провозрастная" психология. Все они прекрасно понимают, как ужасно старение, и почти единодушно мечтают с ним покончить. Далее, нас не так уж много: легко поддерживать личные контакты. Наконец, это достаточно серьезные специалисты с научными степенями.

Как и в любой жизненной ситуации, важно не только то, что говорят люди, но и о чем они помалкивают. Большинство ученых, детально ознакомившись с SENS, соглашалось: неясностей, конечно, много, но ничего завирального в этих планах не наблюдается. Увы, открытых публичных выступлений в пользу SENS пока не слышно.

Вполне вероятно, правительство поддается и прямому влиянию. В нем тоже хватает проницательных людей, искренне желающих прогресса науки на благо всего человечества. Однако чтобы иметь серьезные шансы в законодательных собраниях различных стран, надо хорошо разбираться в настроениях главных игроков этой площадки. Тут за один день хорошим специалистом не станешь, поэтому я надеялся на помощь других профессионалов и сейчас с удовольствием убеждаюсь: посланный мною мяч начинают подбирать единомышленники и, прежде всего, недавно возникшее движение "Дивиденд долголетия" - блестящая инициатива, возглавляемая
Интенсивность Войны против старения и ее возможная продолжительность
Чтобы нагляднее представить себе, каким может стать мир после осуществления стойкого мышиного омоложения, давайте проанализируем основные эпидемиологические и биомедицинские данные по трем широко известным вирусам - ВИЧ, ЦМВ и птичьего гриппа - а потом рассмотрим интересный сценарий.

ВИЧ стал одним из главных наших убийц. Поздновато, но лекарства, подавляющие его размножение и предупреждающие развитие типичного СПИДа, постепенно становятся доступными даже в развивающихся странах.

Этих медикаментов там пока явно не достаточно, но проблема с их количеством, вероятно, скоро решится. В развитых странах ВИЧ практически контролируется не хуже диабета. Можно жить с этим вирусом десятилетия без какой-либо симптоматики, регулярно используя дорогие, но (на Западе) вполне доступные лекарства.

Для окончательной победы над ВИЧ не хватает двух вещей:

•способа полного избавления организма от вируса;
•вакцины, которая предупреждала бы заражение им.

ЦМВ (цитомегаловирус) нашей жизни, как будто, не угрожает, по крайней мере, явно. У людей с нормальной иммунной системой его активность полностью подавлена, и никакой симптоматики не наблюдается. ("Неявный" вред заключается в том, что постоянное подавление вируса ускоряет возрастное ослабление иммунитета, и люди становятся более восприимчивыми к тяжелым инфекциям типа пневмонии. В этом смысле ЦМВ косвенно опасен для жизни.) Зато этот вирус невероятно широко распространен: по крайней мере, на Западе им инфицировано большинство населения.

Вирус птичьего гриппа к моменту написания этих строк (середина 2007) еще остается страшной новостью. Последние несколько лет нас мрачно предупреждают, что он может в любой момент мутировать в "человеческую" форму, которая вызовет пандемию, способную убить десятки, а то и сотни миллионов наших современников. Для этого необходимы лишь небольшие генетические изменения, обеспечивающие его передачу между людьми - такую же легкую, как у близкого по строению, хорошо нам знакомого (и, к счастью, гораздо менее смертельного) вируса обычного гриппа. Правда, такие мутации редки, но их вероятность нельзя считать пренебрежимо низкой.

Вакцины против птичьего гриппа уже находятся в стадии разработки, но их эффективность пока непредсказуема: она будет зависеть от конкретных мутаций, которые приведут к "очеловечиванию" вируса. В любом случае, активная иммунизация слабовато помогает пожилым людям, а они являются основной группой риска. Так что смертность все равно подскочит.

Давайте предположим, что ВИЧ мутировал так, что стал легко распространяться воздушно-капельным способом, как обычный грипп.

И все. Больше ничего не изменилось: лекарства против ВИЧ продолжают действовать (оставаясь очень дорогими), а профилактической вакцины до сих пор не разработано.

В такой ситуации через пару лет ВИЧ-инфекцию подхватят почти все жители нашей планеты. Естественно, не каждый заражается гриппом и при самой страшной пандемии, однако разница в том, что, если он не успевает вас убить, против его вируса развивается эффективная иммунная атака, которая полностью очищает организм от агрессора. Значит, любой больной остается заразным сравнительно недолго (а, выздоровев, некоторое время сохраняет невосприимчивость к гриппу). В случае ВИЧ от вируса избавиться невозможно, а его носитель всю жизнь распространяет инфекцию. Спрятаться от нее будет негде.

Апокалиптическая картина, не правда ли? (К счастью, по мнению вирусологов, вероятность такого сценария гораздо ниже, чем для "очеловечивания" птичьего гриппа.)

Но погодите - при чем тут Апокалипсис? У нас же такие лекарства.

Давайте еще раз обратимся к числам. По данным Бюро популяционной информации, носителем ВИЧ является каждый 250-й житель США: это примерно 1 млн. человек. Лекарственный контроль за инфекцией обходится каждому из них примерно в 30 000 долларов ежегодно. Значит, в сумме на борьбу с ВИЧ только в США за год уходит порядка 30 млрд. долларов. Если ВИЧ будет у каждого американца, речь пойдет приблизительно о 30 триллионах долларов - ежегодно.

Правда, реальное производство необходимых лекарств стоит намного меньше: годовой курс соответствующих генериков, синтезируемых в Индии, стоит сейчас (включая прибыль) всего лишь 300 долларов, причем цена продолжает снижаться. Так что, тратя всего лишь 300 млрд. долларов в год (менее 1 млрд. в день), можно будет поддерживать здоровье всех жителей США в условиях поголовного распространения среди них ВИЧ-инфекции.

Во-первых, многим может показаться, что в выражении "всего лишь 300 млрд. долларов в год" слова "всего лишь" не вполне уместны. Ровно столько США тратят сейчас на войну в Ираке. Во-вторых, вы вправе выступать против посягательства на права фирм, т.е. применения генериков вместо патентованных препаратов, а значит, не признаете возможности стократного удешевления медикаментов. Однако устоит ли нынешняя патентная система перед страхом ужасной смерти от СПИДа? Подумайте хорошенько. Допустим, мой гипотетический сценарий становится реальностью.

Одна влиятельная партия выступает за введение подушного налога, равного 300 долларов в год: эти деньги пойдут на закупку предупреждающих СПИД генетиков. Ее политические противники требуют взимать с каждого американца дополнительно 30 000 долларов ежегодно - или вообще отказаться от организованного распространения медикаментов. За кого вы отдадите свой голос?

США вполне хвалит ресурсов на защиту от СПИДа всех своих граждан. Вероятно, найдутся средства и для адекватного снабжения лекарствами жителей развивающихся стран - учитывая нынешнюю тенденцию, которая в принципе приближает нас к этому идеалу.

Теперь давайте представим себе отношение к старению общества, убедившегося в реальности СМО. Вероятно, вы без труда заметите аналогии. Все стареют. Предлагаемая нами противовозрастная терапия, очевидно, является поддерживающей, т.е. применяемой пожизненно (хотя прибегать к услугам специалистов придется гораздо реже, чем принимать подавляющие ВИЧ лекарства). Однако она будет эффективной: люди перестанут стареть. Правда, это потребует огромных расходов. (Сначала, главным образом, на проведение исследований, подготовку большого числа специалистов, постройку новых фармацевтических предприятий и т.п. Вероятно, упоминавшаяся выше сумма в 1 млрд. долларов ежедневно - вполне реальное допущение.)

Теперь поставим вопрос иначе. В чем принципиальные различия между ситуациями после СМО и при поголовном заражении ВИЧ?

•к моменту достижения СМО терапии от старения еще не будет;
•уверенность в близкой победе над давно привычным старением потребует, возможно, нелегкой ломки сложившихся стереотипов, тогда как ситуация с ВИЧ прямо противоположная.

Ни одно из этих различий не заставит человечество действовать иначе, чем в случае поголовной ВИЧ-инфекции. Отсутствие противовозрастной терапии вполне сопоставимо с недостатком антиретровирусных медикаментов, который, наверняка, ощущался бы на первом этапе рассмотренного ВИЧ-сценария. В обоих случаях мы постараемся в кратчайшие сроки покончить с жизнеугрожающим дефицитом. Аргумент о том, что повсеместному внедрению спасительной терапии помешают политические события, тоже выглядит неубедительным. Если все в мире страдают смертельным заболеванием, а у нас есть способ сделать его безопасным, мы, безусловно, обеспечим общедоступность этого лечения.
Почему "Война" против старения?
Наверное, вы уже догадываетесь о причинах такой агрессивной формулировки. В начале 1970-х существовала инициатива, известная как "Война против рака". Она подразумевала широкомасштабную кампанию за финансирование онкологических исследований, подогреваемую всеобщей надеждой на то, что уже в ближайшие пять лет болезнь станет излечимой. Проигрыш той войны, вопреки мнению некоторых, вовсе не означал ее бесполезности. Если бы не она, мы не достигли бы таких внушительных успехов в понимании рака, а значит, вряд ли стоит сомневаться, что она существенно приблизила победу над этой болезнью.

Только слово "война" в данном случае выглядит совершенно неуместным - по одной простой причине: собранные на нее средства были ничтожными - практически незаметными для американских налогоплательщиков. А, как говорилось выше, война против старения потребует колоссальных расходов, бремя которых почувствует каждый. Однако очевидно также, что общество согласится на необходимое повышение налогов: победа над возрастом невозможна без готовности подавляющего большинства людей бороться с врагом, используя все доступные ресурсы. Такая ситуация, судя по историческим прецедентам, складывается только в военное время.
Гиппократ и Гелсингер
Хотелось бы коснуться еще одного аспекта войны против старения - последнего этапа этой кампании, которая, скорее всего, займет не больше полутора-двух десятилетий.

В 1999 подросток Джесс Гелсингер скончался от анафилактического шока при испытании одного из методов генной терапии в филадельфийской клинике. Это был первый подобный случай, оказавшийся тоже своего рода анафилактическим шоком для всей генотерапевтической области. Почти на год повсеместно приостановились связанные с нею испытания. Неизвестно, насколько конкретно это отсрочило разработку эффективной и безопасной генной терапии, но несколько недель было, безусловно, потеряно, а, учитывая широкую применимость ее методов, можно говорить о тысячах погубленных жизней. Аналогичное пробуксовывание в противовозрастной области обойдется человечеству раз в сто дороже. Учитывая это, будет ли приостановка соответствующих испытаний адекватной реакцией на случайную гибель их участников?

Агентство по контролю качества пищевых продуктов, медикаментов и косметических средств (FDA) в США и аналогичные структуры по всему миру ответят на этот вопрос утвердительно. Правила испытания новых лекарств и медицинских методик - в отношении как способов проведения, так и получаемых результатов - повсюду основаны на одном главном принципе: минимальный риск ухудшения состояния пациента. Причем это требование намного перевешивает максимальную пользу для здоровья (выживших). В своей политике FDA следует правилу, сформулированному тысячелетия назад еще "отцом медицины" Гиппократом: "primum non nocere" - "во-первых, не навреди". (Кстати, в нынешний текст "клятвы Гиппократа", которую дают врачи перед началом практической деятельности, эта фраза не входит.)

Этот принцип в наши дни неактуален. Боязнь навредить больному была вполне оправданной на заре медицины, когда люди сравнительно часто без посторонней помощи выздоравливали от болезней, казавшихся врачам смертельными просто из-за отсутствия надежных диагностических методов. В такой ситуации сама возможность вредного вмешательства оказывала сильное психологическое влияние как на докторов, так и на родственников пациента.

В результате при самом объективном сопоставлении пользы и риска конкретного лечения возникал неизбежный перекос в сторону бездействия. Однако в наше время неожиданные для специалиста выздоровления - большая редкость. А значит, нынешнее минимальное соотношение 10:1 для числа жертв, соответственно, проволочек с одобрением безопасных лекарств и спешки, допускающей на рынок сомнительные препараты уже не выдерживает критики.

Надеюсь, неприемлемость такой пропорции будет признана в ходе Войны со старением практически всеми. А это за считанные месяцы после достижения СМО приведет к коренному пересмотру официальных норм, связанных с клиническими испытаниями и утверждением новых лекарств и медицинских методов. Вполне возможно, препараты будут допускаться к повсеместному использованию (по рецепту) после тестирования, примерно соответствующего нынешней 2-й стадии их проверки.

Смертей из-за сомнительных лекарств станет больше. Современное соотношение 10:1, вероятно, снизится до 2:1. Но люди будут приветствовать такие изменения, сознавая, что идет война и их главная задача, несмотря на значительные потери, особенно в первых боях - покончить с врагом в кратчайшие сроки, безусловно, стараясь действовать наиболее гуманными методами. Без такой смены приоритетов мои прогнозы относительно завершения войны лет за 15-20 совершенно абсурдны. Зато когда человечество всерьез настроится на победу, ее сроки будут зависеть только от темпов наших исследований.

Ди Грей Обри

medbe.ru